Читателей Евгении Некрасовой не удивишь тем, что «домовая» в названии сборника окажется словом многозначным. Речь в каждой из повестей пойдет о домах, жилищах, местах обитания, интимно‑семейном (чаще интимно‑бессемейном), но это, разумеется, только первый, самый очевидный слой. Где дома, там и домовые, где вода, лес, ветер, там свои духи, хозяйничающие и распоряжающиеся судьбами людей, — так очевидное прирастает неявным, сказочным, как в каждой книге Некрасовой. Есть у этого домоседства и новый смысл: собранные здесь повести, задуманные, написанные и перелицованные во время карантинного домашнего заточения, подсвечивают нашу укрепившуюся случайную‑неслучайную связь с пространством. Они помогают принять болезненный опыт последних полутора лет и перевести травму пространства в игру, метафору, заговор.
Читателей Евгении Некрасовой не удивишь тем, что «домовая» в названии сборника окажется словом многозначным. Речь в каждой из повестей пойдет о домах, жилищах, местах обитания, интимно‑семейном (чаще интимно‑бессемейном), но это, разумеется, только первый, самый очевидный слой. Где дома, там и домовые, где вода, лес, ветер, там свои духи, хозяйничающие и распоряжающиеся судьбами людей, — так очевидное прирастает неявным, сказочным, как в каждой книге Некрасовой. Есть у этого домоседства и новый смысл: собранные здесь повести, задуманные, написанные и перелицованные во время карантинного домашнего заточения, подсвечивают нашу укрепившуюся случайную‑неслучайную связь с пространством. Они помогают принять болезненный опыт последних полутора лет и перевести травму пространства в игру, метафору, заговор.